Песенка для Нерона - Страница 18

— Каллист, — сказал я. — Какого черта ты несешь? Ты не можешь отдать свою жизнь за... за это...

— Пошел на хер, — ответил он яростно. — Это моя жизнь. Стоит мне вспомнить, сколько раз ты чуть не убил нас своими тупыми аферами, и сколько раз я рисковал ради тебя головой... — он, должно быть, прочел по моему лицу, что его слова разбили меня на части. Как будто кто-то вскрыл меня, вытащил все кости и зашил обратно. — Серьезно, все в порядке, — сказал он. — Я хочу это сделать и ради него, и ради себя. Вариантов у нас все равно нет. Или я, или мы все, так что для меня вообще нет разницы.

— Чепуха, — сказал я. Меня начало трясти. Странная штука. Много раз я был уверен, что скоро умру, и не на пустом месте; и каждый раз это пугало меня до потери пульса, но никогда я не испытывал такого полного, такого абсолютного отчаяния — из-за того, подозреваю, что знал, что если меня порешат, никакого значения это иметь не будет (потому что какой кому от меня прок? Никакого и никому, даже мне). Но сама мысль о том, что умрет Каллист — умрет и оставит меня одного — никогда не посещала меня прежде, и говорю вам, я не мог ее вынести. Только из-за того, что ужас сковал меня мертвой хваткой, я не свалился в рыданиях, как Луций Домиций.

И он сказал:

— Гален, я хочу, чтобы ты сделал это для меня. Я никогда у тебя ничего не просил, никогда, но прошу сейчас, потому что это важно. Сделаешь это для меня? Сделаешь?

И я услышал собственный голос:

— Хорошо, — потому что, чтобы мне сдохнуть, никак иначе я ответить не мог. Таков Каллист: иногда, совсем изредка, он мог заставить меня захотеть уподобиться ему.

— Сделаешь? — повторил он, и я кивнул своей тупой башкой и позволил всунуть мне в руку один из дурацких ножиков.

Он сжал мои пальцы на рукояти, чтобы я его не выронил. Затем он шагнул ко мне, а я отшатнулся, как будто это он собирался меня зарезать, а не наоборот.

— Соберись, Гален, — резко сказал он. — Давай покончим с этим.

Луций Домиций за его спиной принялся ныть и хныкать, как капризный двухлетний ребенок. Каллист подошел ближе; я пытался стоять на месте, но не мог, а потом уперся спиной в стену и отступать дальше было некуда.

— Давай же, — закричал Каллист — его уже достало все это — а я широко-широко раскрыл глаза и ударил его ножом.

Конечно, это было нелепо; я все сделал как попало, как всегда. Нет, я действительно ударил его — кровь была повсюду, на моих руках, на полу, где угодно — но он был жив. Ему было мучительно больно, не надо было быть врачом, чтобы это понять, но он изо всех сил сдерживался, чтобы не сорваться.

— Все в порядке, — сказал он. — Попробуй еще раз. — Он схватил мою руку и дернул от себя, так что нож вышел из его кишок. — Давай, — сказал он, — выше, вот сюда. — Думаю, он имел в виду сердце или шею, но я так растерялся, что едва мог дышать. Поэтому он потянул мою руку вверх, пока кончик ножа не попал во впадину между ключиц, а затем обхватил меня руками и крепок обнял.

Я пытался удержать его, когда он начал падать, но мы были скользкими от крови, и он сполз у меня по груди и привалился к ногам, а я только стоял и смотрел на него. Я хотел закричать, но голоса не было. Хуже не бывало ничего.

Бог знает, сколько я так простоял, но в какой-то момент вбежал этот маленький кусок говна Фаон, крича что-то о всадниках, увидел мертвое тело, увидел меня и сказал, о боже. Затем верх взяла какая-то часть моего сознания, о которой я до того момента ничего не знал, и я услышал, что говорю:

— Все в порядке, я убил его.

К счастью, Фаон слишком сосредоточенно пялился на кровавое месиво на полу, чтобы оглянуться и увидеть Луция Домиция. Поэтому он спросил:

— Кого? Кого ты убил?

А я сказал:

— Цезаря, конечно, а кого я по-твоему мог убить, мать твою? Он не хотел сдаваться живым и я убил его.

Фаон оторвал взгляд от того, что лежало на полу, и посмотрел на меня.

— А теперь что? — сказал он.

— А теперь ты выйдешь навстречу всадникам, — сказал я. — И ты приведешь их сюда, и ты покажешь им тело, и ты скажешь им, что это сделал раб.

Понятия не имею, кто все это говорил. Такое мог бы сказать Каллист, но голос, который я слышал, был моим, однако с каких пор я стал таким умным и таким находчивым?

— Ты скажешь им, — продолжал я, — что раба, который сделал это, зовут Эпафродит — ты знаешь, тот маленький идиот, который писал за него письма. Это очень важно: Галена и Каллиста здесь никогда не было, сегодня ночью ты их не видел, его убил секретарь Эпафродит, и он сбежал, прежде чем ты вернулся. Ты понял?

Фаон был слишком потрясен, чтобы спорить.

— Эпафородит, — повторил он, как будто заучивая роль. — Ладно.

— Хорошо, — сказал я. — Потому что если ты скажешь им, что это были Гален и Каллист и нас поймают, то мы расскажем, что это ты помог ему бежать из дворца и привел сюда и собирался тут спрятать... ну, ты понял.

Фаон так перепугался, что только кивнул.

— Ладно, — сказал я. — А теперь пошел нахер.

Он кинулся прочь, а я схватил Луция Домиция за ворот и практически выволок его оттуда через дыру, которую мы выкопали, и мне пришлось пихать его, пока он не побежал, и я продолжал толкать его в задницу, чтобы не дать ему остановиться и свалиться на землю большой бесформенной кучей, и мы пересекли сад, пролезли под стеной, а оказавшись на дороге, снова бежали, и бежали, и бежали.

И, в общем, с тех пор только этим и занимались.

Три

Где мы остановились? Ах, да.

Значит, мы были на Сицилии. Мы скрывались, только что избежав пятнадцатилетней отсидки в каменоломнях (это было хорошо), из-за того, что какой-то безумный грек перерезал наших охранников (и это было плохо, потому что винить в этом станут нас, и очень скоро каждый солдат на острове кинется нас разыскивать). У нас был толстый кошелек с деньгами безумного грека (тоже хорошо), и одежда (тоже плохо, потому что фасон ее безошибочно указывал на Сбежавшего Заключенного). Мы понятия не имели, где находимся и что нам делать дальше.