Песенка для Нерона - Страница 27

Если говорить о доме, то подавай ему виллу размером с Трою и достаточным количеством лакеев и слуг, чтобы укомплектовать легион. Если надо куда-то поехать, то появляется или карета с шестеркой снежно-белых лошадей, или паланкин, украшенный изображениями всех двенадцати подвигов Геракла в сусальном золоте, который тащат восемь совершенно одинаковых германцев. Кроме того, существует риск, что Его Всевластие заскучает, перемещаясь из точки А в точку Б. Поэтому помимо кучеров или носильщиков его сопровождают прислужники, и секретари, и два сирийца, которые вытирают сопли с его подбородка, когда он чихает, и половина манипулы телохранителей со здоровенными дубинками — просто на тот случай, если царь Персии подкрадется со всей своей армией и попытается украсть набор для педикюра из слоновой кости.

И вот мы стоим вдвоем, а на нас, как Ганнибал со слонами, движется вся эта колонна: пехота в авангарде, затем два мужика с вениками и топорами (показывая, что едет не просто богатый ублюдок, а высокий государственный чин), с десяток всадников, потом карета, за ней фургон, в котором лежат чистые одежды Его Совершенства.

Известно, как надо поступать в подобной ситуации: следует со всей возможной прытью убраться с дороги, сдернуть шляпу и уставиться на собственные ноги, показывая, что знаешь свое место. По этому поводу я не переживал, не возражал и вообще был бы счастлив, как свинья в дерьме, выполнить все положенные процедура за несколько мгновений. К несчастью, сейчас решения принимал не я, а мой проклятый мул.

Едва я дернул за повод и моя рука чуть не выскочила из сустава, то сразу понял, что это последний раз, когда я дал уговорить себя нарушить первое правило выживания в этом враждебном, жестоком мире: никаких сраных мулов. Стоит ли говорить, что как только мой мул бросил якорь, мул Луция Домиция последовал его примеру. И вот мы стоим, загораживая путь, а римляне с каждой секундой все ближе.

Передний человек завопил:

— Уберите этих проклятых животных с дороги! — Что ж, это сильно помогло. Я тянул изо всех сил (каковых у такого тощего мелкого типа, как я, немного), и Луций Домиций тянул тоже — и если его мул не двигался с места, то что требовать от меня?

В общем, процессия остановилась примерно в шаге от нас, и было совершенно очевидно, что никого этого не обрадовало. Пехотинцы схватили нас и швырнули в сторону; я приземлился на задницу, Луций Домиций треснулся башкой о мощеную дорогу. Они попытались переместить мулов, но у них тоже ничего не получилось. Подъехал один из кавалеристов, но мой мул, должно быть, сказал какую-то гадость по-лошадиному, потому что его прекрасная белая кобыла ни с того ни с сего распсиховалась и попыталась перекинуть своего наездника через голову. Затем дверь кареты отворилась и появилась идеально круглая голова. Она закричала:

— Из-за чего остановка? Что происходит?

Чудесно, мы встретили сенатора.

Главный головорез закричал в ответ, пытаясь разъяснить ситуацию:

— Это мулы, господин, их не сдвинуть с места!

Сенатор нахмурился и секунду подумал.

— Убейте их, — сказал он. — Я не намерен торчать тут весь день.

Кавалерист спрыгнул с лошади, передал поводья головорезу, выхватил меч и рубанул моего мула по шее.

Бедная скотина еще не долетела до земли, а он уже проделал то же самое со второй, и через секунду лакеи стащили оба трупа на обочину. Проблема решена.

И я был бы счастлив, если бы на этом все и кончилось. Но римские сенаторы обожают выказывать справедливость как раз тогда, когда это никому не нужно. Он приказал привести нас, и вот мы стоим прямо перед ним, сжатые со всех сторон его подхалимами.

— Сожалею о случившемся, — сказал сенатор, глядя вдаль поверх наших голов, как будто опасаясь запачкать о нас глаза. — Но я спешу: государственные дела. Возместите этим людям их потери по справедливости.

Какой-то грек в ослепительно зеленой тунике выскочил из кареты и сунул деньги мне в руки. Я и смотреть на них не стал. Я рассматривал носки своих сандалий и молился, чтобы у Луция Домиция хватило ума делать то же. Я ждал, когда дверь захлопнется и нас отшвырнут в сторону, но ничего не происходило. Наконец я поднял глаза.

Сенатор рассматривал меня таким взглядом, как будто он рыбачил и обнаружил меня в сетях.

— Я тебя нигде не мог видеть? — спросил он.

Дерьмо, подумал я.

— Не думаю, господин, — сказал я. — Уверен, я этого недостоин.

Он на это не купился.

— А я уверен, что знаю тебя, — сказал он. — Ты бывал в Риме?

Я покачал головой.

— Никогда, господин.

— Ты уверен в этом?

До чего, блин, дурацкий вопрос — как будто такое можно забыть.

— Так точно, господин. Меня зовут... — провалиться мне на этом месте, я забыл, как меня должны звать. — ...Питтак, — вспомнил я буквально за мгновение до того, как это стало бы выглядеть странно. — Я сыроторговец из Мавритании.

Сенатор хлопнул в ладоши.

— Вот и ответ, значит, — сказал он. — Моя последняя должность была там. И из какого же города в Мавритании ты родом?

Я не поднимал глаз, но чувствовал мощные волны ненависти, катившиеся на меня от Луция Домиция.

— Икозий, господин, — ответил я, главным образом потому, что это было единственное место в Мавритании, которое я смог припомнить.

— Правда? — сенатор просиял. — Я хорошо знаю этот город. А ты, значит, сыроторговец. И что же ты делаешь на Сицилии?

Будь моя воля, я бы предпочел быть заживо съеденным жуками, чем продолжать эту беседу. К сожалению, выбора мне никто не предоставил.

— Покупаю, господин, — сказал я. — Товар.