Песенка для Нерона - Страница 57

Если вы испанский нувориш, взыскующий приглашения на званый ужин, калабрийский артишоковый магнат в поисках лучшей цены за фургон поникшей зелени, моряк с мраморной баржи, жаждущий дешевого вина, женщина, одаренная широтой взглядов и последними достижениями в области венерических заболеваний (в этом случае стоит приглядеться к району Большого Цирка — так утверждают мои источники), греческий парикмахер, сирийский врач, фракийский массажист, батавский флейтист или новоиспеченный законник, торопящийся заработать свой первый миллион до тридцати лет — Семь Холмов ждут вас. Без вопросов. Входите и ни в чем себе не отказывайте.

Более того, можете засунуть их себе куда подальше. Я не люблю шум, мне не нравится бродить по щиколотку в содержимом чужих ночных горшков (без шуток — особенно когда льет дождь и колеи переполняются). Я не люблю толп — все вокруг напряженные и настороженные, как олени на открытой местности, а стоит вам оступиться, и вас втопчут в грязь на такую глубину, что никто и не догадается, что вы там лежите; полуденную тьму в узких переулках между наемными домами, столь высокими, что свежеотчеканенное говно, вылетевшее с верхнего этажа, разнесет вам череп с надежностью пятнадцатифунтового кузнечного молота. Мне не нравится, что по ночам земля здесь трясется, когда подводы со строевым лесом и камнем грохочут по улицам так тесно, что носы волов утыкаются в задний борт идущей впереди телеги. Мне не нравится необходимость распластываться по стене всякий раз, когда полувзвод упитых в дупель городских стражников плетется мимо после целого дня бесплатных возлияний в городских кабаках, и надеяться, что ни один из них не запнется о твою ногу — в противном случае тебя превратят в кровавую жижу за оскорбление официального лица при исполнении обязанностей. Мне не нравится здешний ритм жизни, настроения, приоритеты и стиль мышления. И мне крайне, крайне не нравится запах.

— Ты не представляешь, — сказал Луций Домиций, делая шаг в сторону как раз вовремя, чтобы избежать встречи с коровьей лепешкой, — как прекрасно я себя чувствую, снова оказавшись здесь. Все то время, которое я провел вдали, пытаясь не думать о городе, я беспрерывно врал сам себе: не так уж он и крут, все большие города на одно лицо и тому подобная чепуха — и вот я снова здесь. Это все равно как после десятилетней слепоты получить назад способность видеть. Это поразительно, просто поразительно. Я чувствую, что снова стал собой.

Черепица сорвалась с крыши и плюхнулась в жижу в нескольких шагах позади, уделав наши спины массой, о составе которой я бы предпочел ничего не знать. Если бы мне пришлось поселиться в Риме на сколько-нибудь долгий срок, то первым делом (и имея деньги) я бы пошел и купил себе надежный, хорошо подбитый шлем армейского образца, чтобы уберечь свои небольшие мозги от всей той дряни, которая здесь беспрерывно валится с высоты.

— Чудесно, — проворчал я. — Вот уж воистину — пока ты счастлив, только это и имеет значение.

Зря только воздух тратил, конечно же. За свою жизнь я уяснил одну вещь: нет смысле пытаться вбить хоть толику здравого смысла в голову влюбленного; а Луций Домиций был по уши влюблен в Зловонный Град, что было видно хотя бы по тому, как он плелся по улице с открытым ртом. Полное безумие, конечно, но такова любовь. Лично я всегда считал, что это вообще скверное занятие, но знаю, что многие со мной в этом не согласятся.

— Когда ты закончишь слюни распускать, — продолжал я, — может, поделишься мыслишками о том, где бы нам пожрать раздобыть и о прочих таких мелочах. Я знаю, я просто старый брюзга, но факт остается фактом — денег у нас никаких и...

Я оборвал себя на полуслове. Луций Домиций этого не заметил, конечно, потому что он вообще ни слова не слышал с тех пор, как мы миновали городские ворота, и не было никакого смысла пытаться привлечь его внимание к тому, что я только что видел.

Кроме того, я и сам был не уверен, что видел. Всего лишь случайный взгляд сквозь тесное переплетение рук, голов и плеч; я легко мог ошибиться. Я решил держать рот на замке и прежде чем разевать его, сперва убедиться во всем.

Если и есть вещи похуже, чем ошибка, то в первую очередь это правота; потому что через некоторое время, когда я уже убедил себя, что брежу, я снова его увидел, и на этот раз узнал безо всяких сомнений. У меня хорошая память на лица и ошибки быть не могло — это был тот же самый человек.

— Эй, — сказал я, хватая Луция Домиция за плечо и встряхивая. Он остановился, будто спал на ходу и вдруг проснулся, и уставился на меня.

— Чего? — сказал он.

— Плохие новости, сказал я. — За нами следят.

Он нахмурился.

— Чепуха, — сказал он. — Это же толпа. Наверное, ты просто увидел кого-то, кто идет в одном с нами направлении, вот и все.

— Не все так просто, — сказал я. — Понимаешь, я его откуда-то знаю.

— Что ж, это возможно. Ты же все-таки прожил здесь несколько лет. Наверное, какой-то лавочник, у которого ты что-нибудь покупал.

— О нет, — сказал я. — Я вспомнил, где его видел.

И я рассказал Луцию Домицию о своем прибытии в Остию и о добром господине, который дал мне денарий.

— Это он? — Луций Домиций нахмурился. — Думаешь, это его ты только что видел?

— Я не думаю, что это он, я знаю. Я никогда не забываю лиц, и тебе это известно. Основной инстинкт выживания в нашей профессии.

Луций Домиций, казалось, не был убежден.

— Ладно, — сказал он. — Предположим для простоты, что это тот же парень. Итак, какое объяснение более разумно: он шел по твоему следу до самой латифундии Гнатона, а оттуда — до города; это простое совпадение и ему нет до нас никакого дела? Если бы тебе надо было сделать ставку, на какое из них ты бы поставил?