Песенка для Нерона - Страница 130

130

Одежду с меня мгновенно содрало, а я понял, что противоток не только утащит меня назад, но еще и сточит о гальку до самых костей. Эта мысль не привела меня в восторг, и когда меня поволокло назад, я вцепился в щебень пальцами рук и ног и попытался подтянуться. В результате я на секунду превратился в человека-грабли, которыми разравнивают гравий на берегу. Затем сила отлива чуть ослабла и я понял, что это мой первый и последний шанс. Я почесал вверх по берегу на четырех костях, пытаясь обогнать прилив, и ухитрился покрыть так шесть-восемь шагов, прежде чем волна опять потащила меня назад. В этот момент я снова превратился в грабли и все повторилось сначала; и еще раз, и еще, и каждый раз хватка моря чуть ослабевала — и в какой-то момент я обнаружил, что свободен и безгрешен. Не знаю, что в точности произошло — то ли шторм наконец вконец выдохся, то ли я просто отполз достаточно далеко; в любом случае я остался лежать лицом в гальку и с такой болью во всех костях, которую вам в жизни не вообразить, но чувствовал, что море оставило меня в покое. Если б я захотел, я мог встать и идти.

Но тогда это требовало слишком много усилий и сулило слишком много боли. Вместо этого я преодолел на рачий манер еще шагов тридцать, прежде чем силы оставили меня, и если хотите знать мое мнение, то это было само по себе неслабое достижение. Может, с Подвигами Геракла и не сравнить, и наверное, оно бы не вдохновило Луция Домиция и его собратьев-поэтов на эпическую поэму в двадцати томах, но для маленького крысолицего грека, у которого даже не было особых причины так яростно бороться за жизнь, это было что-то. А затем, спросите вы, на что я употребил свободу, за которую сражался так упорно? Что сделал я, вырвавшись из хватки Нептуна и еще раз обдурив Паромщика? Что ж, я отвечу — я заснул прямо там, где упал мордой в гравий.

Понятия не имею, как долго я был в отключке. Помню, что когда очнулся, начало темнеть, а разбудила меня жуткая боль во всем теле, за исключением, может быть, волос. Я бы все отдал, чтобы снова заснуть, но ничего не вышло; все равно как если бы в свой девятнадцатый день рождения я захотел снова стать восемнадцатилетним. Так что я напрягся и подтянул колени под себя, пытаясь встать. Бесполезно; ноги не желали выпрямляться, тело внезапно стало страшно тяжелым, и я медленно завалился вперед, как старое здание. Я немного отдохнул, прежде чем предпринять вторую попытку — не слишком долго, на тот случай, если море вдруг передумает и вернется за мной. Кроме того, мне пришло в голову, что если уж я решил пожить еще немного, стоило бы убраться отсюда, пока не стало совсем темно. С четвертой попытки мне удалось встать и остаться стоять; затем я шагнул раз, и другой, и третий.

Это был не утес, как на той стороне. Это был узкий мыс, на котором утес стоял, пока в какой-то момент не разрушился и не рухнул в море, оставив по себе беспорядочную груду здоровенных валунов. Перебираться через них можно было только постепенно, по камню за раз, как будто покоряешь целую гряду крохотных гор.

Когда наступила тьма, я все еще был там, и выбираться пришлось на ощупь. В конце концов, однако, я ощутил под пальцами не камень, а траву, в одностороннем порядке заявил о покорении горы и снова отрубился. В следующий раз меня встретил жаркий солнечный свет и невероятно горластые птицы.

Итак, я оказался одинокий и обнаженный на незнакомом пустынном берегу, примерно как какая-то знаменитость — только имя этого козла я никак не мог вспомнить. Я сказал «обнаженным» — это небольшое преувеличение. Мои одежды были изрезаны в клочья, до такой степени, что называться одеждами больше не могли, но на мне по-прежнему был пояс. Я бы не стал утомлять вас этими мелкими деталями, да только — возможно, надо было упомянуть об этом раньше — когда мы еще копались в пещере под храмом, выгребая наружу сокровища, мой верный кожаный пояс, который служил верой и правдой двенадцать или даже больше лет, составлял мне компанию во всех приключениях (каталажки, кувшины из-под масла, камеры смертников и прочая) наконец испустил дух и развалился на части. Ну, человеку надо чем-то подпоясывать рубашку, чтобы она не хлопала на ветру, а в куче сокровищ как раз обнаружился довольно вульгарный, безвкусный пояс, собранный целиком из золотых звеньев — пластинок толщиной с мизинец, украшенных драгоценными камнями. Ну, нищебродам ли привередничать? Пояс мне и в самом деле был нужен, так что я обернул его мешковиной, чтобы не звякал, и застегнул на себе (идеально подошел, кстати); наверное, я подзабыл про него, потому что вместо того, чтобы бросить с прочими сокровищами в пещере на тайном острове капитана, я вроде как оставил его при себе. Пожалуйста, не надо смотреть на это как на бесчестный поступок, как будто я намеревался скрысить этот пояс у моих новых друзей — разве я способен на что-то подобное, я вас спрашиваю? Нет, это был добросовестный недосмотр. Серьезно. В общем, после всего единственным уцелевшим предметом одежды оказался этот дурацкий пояс из золота и драгоценных камней, по стоимости едва ли равный ферме среднего размера — ну, может быть, маленькой латифундии. Тем не менее человек с занозой в заднице богаче человека вообще без всего, как говаривала моя старушка-матушка. Я завернул пояс в обрывки туники, чтобы не брякал, выбрал случайное направление и отправился в путь.

Только тут мне стало интересно, куда же это я попал.

Я не великий дока в географии, уж поверьте, но тем не менее был уверен, что если бы между Африкой и Сицилией устроилась какая-нибудь страна или хотя бы остров приличных размеров, кто-нибудь рано или поздно упомянул бы о нем при мне, а я бы запомнил. Но ничего такого я не помнил. Чем дольше я шел, тем очевиднее становилось, что я не на каменном огрызке, вроде того тайного капитанского островка. Это был настоящий остров, с горами, долинами и лесами, размером с Эгину, скажем, Саламин или Эльбу. Но он казался не населенным: не было видно полей, виноградников, террас, межевых камней и домов; дымки не поднимались над очагами, не сверкали бронзой кровли храмов.

130