Песенка для Нерона - Страница 132

132

Когда мы достигли вершины пятой горы, я увидел, куда мы направляемся. Легко можно было и не заметить: всего один дом, укрывшийся в узкой долине меж гор рядом с тонкой струйкой воды. Сверху он казался крошечным, но когда мы спустили в долину, я осознал, что это довольно большое здание, длинное и узкое; двора не было, и своей соломенной крышей дом напоминал скорее огромную конюшню. Я не видел ни людей, ни животных, ни посевов, ни виноградников, и гадал, не живет ли старый дурак в одиночестве в этом огромном сарае. Только когда мы подошли совсем близко, из дома начали появляться люди — целая толпа, два или три десятка, глядя на нас так, будто мы комета или типа того.

Все они были одеты, как цари или сенаторы — тонкая шерсть и лен, все багряное. Один из этих парней показался мне вожаком, потому что слегка выдвинулся вперед, будто собираясь встретить нас молитвой или речью. Выглядел он как начальник; имея набитый глаз, это сразу замечаешь. Это был крупный дядька, плотный, почти толстый, с волосами цвета потускневшей бронзы, которая вот-вот начнет зеленеть. Он не походил ни на грека, ни на италийца, и уж точно не был африканцем или арабом; на самом деле, никого подобного я никогда не видел, хотя и не сразу понял, в чем разница. Не очень понимаю и сейчас — что-то в очертаниях носа и скул.

— Я вот кого нашел, — сказал старикашка. — Выжил в кораблекрушении.

Здоровяк не удивился.

— Только один? — спросил он. Старикашка кивнул, а я вдруг почувствовал... В Аттике у нас был сосед, который как-то отправился в горы с телегой булыжников, предназначенных для починки террас. Что-то пошло не так; то ли ось сломалась, то ли шпилька выскочила. В общем, пришлось ему лезть под колесо, чтобы посмотреть, в чем проблема. И так уж ему не повезло — то ли колесо, то ли ось не выдержали, пока он там ползал, и сами можете догадаться, что произошло потом. Камни рухнули вниз и размозжили ему ноги, как мы прихлопываем муху. Он отключился от боли и пришел в себя уже дома, в постели, окруженный встревоженными родственниками. Первые его вопросы были о телеге — сможете ли вы сами ее починить или надо договариваться с колесником и кузнецом? Ведь на следующий месяц она понадобится на сборе винограда. Но никто ничего не ответил, все смотрели на него с трагическим видом, и тут он понял, что не чувствует ног. Он спросил, что произошло, и ему объяснили, что единственным способ вытащить его, не убив и не рискую уронить в ущелье, было отрезать ему ноги чуть выше колена; на самом деле, если бы сосед с сыном не проходил мимо с большой пилой, направляясь на поиски новой мачты для лодки, он бы умер до того, как они успели что-нибудь сделать. Ну, мужик остался лежать совершенно уничтоженный, как будто факты были огромной клецкой, застрявшей у него в горле.

Вот так я примерно себя и почувствовал тогда, потому что именно в этот момент до меня дошло, что Луций Домиций скорее всего мертв, утонул, лежит где-нибудь на дне моря. Все, чем он был, вся его образованность, воспитание и опыт, все его страшно раздражающие привычки, его глупость и доверчивость, его внезапное хитроумие, его косорукость, его постоянное присутствие рядом, способность выживать в самых ужасных ситуациях — все это кончилось. Для меня это не имело смысла, потому что я не понимал, почему боги столько раз вырывали его из лап смерти, как тех египетских птичек, которые кормятся застрявшими меж зубов крокодила кусочками, только чтобы он утонул по пути в продуктовую лавку? Я мог представить, чтобы они избавились подобным образом от меня, потому что какого хрена — я же ничего не значу; но спасти меня, послать мне этот проклятый плавучий гроб, и бросить его — это все равно что поджечь дом и утащить из него один старый тапок.

Так вот, меня провели в дом и усадили за стол в невероятно длинной комнате на довольно роскошного вида стул.

— Извините, — сказал я. — Значит, только я один уцелел? Вы больше никого с нашего корабля не нашли?

Вид у вождя был очень мрачный.

— Боюсь, что нет, — сказал он. — Надо сказать, наш риф вообще очень сложно преодолеть; в принципе это основная причина, по которой мы здесь. Если ты не знаешь точно, где проход, то ни за что не найдешь его, и шансы на преодоление скал... ну, ты всего лишь пятый, добравшийся до берега живым за двести лет. Поэтому о нас никто и не знает, видишь ли, — продолжал он, хотя в тот момент меня это не очень интересовало; я не чувствовал его слов, как онемевший палец не чувствует иглу. — Корабли проходят мимо постоянно, но когда приближаются достаточно, чтобы увидеть остров, уже поздно — течение несет их на риф, и им приходит конец. Если это имеет значение, — продолжал он, — наш остров называется Схерия. Ничего не напоминает?

Я попытался сосредоточился, потому что название было знакомым. Но все это казалось таким незначительным; как будто я плотник, и кто-то вызывает меня с похорон жены, чтобы починить дверные петли.

— Что ж, — продолжал этот человек, — если напоминает, то потому, что о нас упоминает «Одиссея» — не о нас, конечно, мы здесь всего лишь несколько поколений, но о народе, который жил здесь до нас, а если еще точнее, то о тех, кто жил здесь до тех, кто жил до тех, кто жил до того, как прибыли мы — Гомер называл их феаками, и он рассказывает, что Одиссея выбросило на наш остров после того, как корабль его погиб, как это чуть не произошло и с ним самим. В общем, — закончил он, потому что не мог не заметить, что я не в настроении слушать лекции по истории литературы, — вот где ты находишься и вот кто мы такие. И, — добавил он, набрав побольше воздуха, как врач, сообщающий скверные новости, — здесь ты и останешься, я боюсь; или так, или придется нам проломить тебе голову, потому что при нашем роде занятий мы очень ценим приватность.

132