Песенка для Нерона - Страница 134

134

Вожак некоторое время таращился на меня, как будто не мог поверить, что я серьезно, а затем расхохотался.

— Боже мой, — сказал он. — Да ты чистейшее воплощение героизма. Что составляет героя, как не находчивость, не способность преодолевать отчаянные ситуации и попадать из огня да в полымя с той же легкостью, с какой мы переходим через реку по камешкам? И если ты серьезно просишь нас поверить, что ты ухитрился пройти через все это без помощи хотя бы одного бога, охраняющего тебя денно и нощно, который вытаскивал тебя из лап смерти, только чтобы окунуть во что-то еще более ужасное — ну, мы конечно, простаки, но не настолько. Нет, очевидно, как сопля на бороде, что ты возлюблен богами, и они уделяют особенное внимание к твоей жизненной нити, сплетая ее длинно и толсто. Один только риф уже это доказывает. Разве мы не говорили тебе, что никто не способен преодолеть риф и выжить, даже если Нептун переспит с его сестрой? — он покачал головой и вздохнул. — Извини, — сказал он. — Но нравится тебе или нет, ты определенно очень необычная и важная персона; герой, других слов для этого нет, и для нас большая честь и привилегия приветствовать тебя здесь.

Что ж, подумал я, и хрен бы с ним; но я не мог почему-то согласиться — не сейчас, когда Луций Домиций лежал в придонной грязи.

— Да, но это был не я, — сказал я. — Я имею в виду, если во всем этом и есть что-нибудь необычное, то это не из-за меня, потому что сам по себе я не протянул бы и часа.

Вожак улыбнулся.

— Ты подумал о своем друге, — сказал он. — Что ж, это понятно. Он тоже определенно был весьма необычным человеком, я не сомневаюсь в этом. Но когда дело доходит до драки, есть только один способ прояснить эти материи, и он весьма прост. Кто из вас справился, а кто нет? Ответь мне, и я скажу тебе, кто герой этой истории, а кто просто его кореш.

Поверить ему, так все очень просто. Но он, конечно, ошибался. Любой дурак указал бы ему на изъяны его аргументации, просто потому, что единственный из нас троих, кто чего-то стоил — мой брат Каллист — умер первым. Да только, дошло до меня, я его вообще не упоминал, так откуда вожаку о нем знать? Тем не менее я-то знал и потому никак не мог согласиться с его словами. Предположим, жизнь каждого — это приключение, сказка, эпос. Вот скажите мне, как вы узнаете главного героя?

Из моего рассказа выходило, что Луций Домиций, римский император и самый ненавидимый человек в истории, был просто каким-то чуваком, моим спутником. Но я не объяснил вожаку, почему он был так важен, так что опять же, откуда бы он мог это узнать?

Это одна из причин, по которой жизнь сосет. Если кто-нибудь вам не расскажет, вы не будете иметь никакого представления о важных событиях, творящихся за сценой, и дойдете до веры в том, что дочь пастуха — царевна, и никакой вашей вины в том не будет.

Пусть даже так, но мне казалось, что мне надо еще раз попытаться объяснить.

— Может, я плохо рассказывал, — сказал я. — Потому что на самом деле это он, мой друг, был тот, кто... — и тут я застрял; что я хотел сказать, так это то, что все эти приключения происходили из-за него, из-за того, кем он был и за кого его принимали люди. Я вроде как объехал все это дуге, когда рассказывал свою историю. Я рассказал, что только мы двое знали, где лежат сокровища Дидоны, и вроде как создал у него впечатление, что эти сведения получили от старого всадника, который передал их Луцию Домицию. Может, это его и сбило, и как я уже говорил, трудно его за это винить.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал вожак. — Это потому... ну, я не буду юлить вокруг да около, потому что рано или поздно тебе придется взглянуть фактам в лицо. Твой друг мертв. Вполне естественно, хоть и безосновательно, ты чувствуешь вину за это — ты думаешь, что это ты должен был умереть, а он — остаться в живых. И это ощущение накладывается на воспоминания обо всем, что с вами происходило. Но факты говорят за себя. Я повторю. Он на дне морском. Ты здесь. Это говорит мне все, что я хочу знать о том, кто есть кто в этой истории.

Беседа меня достала.

— Что ж, как бы там ни было, — сказал я. — Вот кто я такой и вот как я попал сюда, теперь вы это знаете и можете решить, что со мной делать. Я думаю, это прозвучит грубо, но мне более-менее все равно, что вы выберете. Я присоединюсь к вашей банде, если вы захотите, а можете привязать мне камень к ноге и скинуть обратно в море. Я бы на вашем месте так и поступил, — добавил я, — но не собираюсь привередничать. Решать вам.

И снова вожак уставился на меня, будто подозревал, что я его дурачу.

— Но это же очевидно, что мы собираемся сделать, — сказал он. — В конце концов, у нас есть корабли, мы знаем проход через рифы, а ты единственная живая душа, которая знает, как отыскать остров, на котором закопано сокровище. Насколько я вижу, осталось только решить, как его делить.

Сокровище, подумал я; снова здорово.

— Мне очень жаль, — сказал я ему, — но я не смогу отыскать этот остров, даже если от этого будет зависеть моя жизнь. Я ничего не знаю о кораблевождении и прочем, и всю дорогу от Африки до острова провел, блюя через борт. И если вы думаете, что я говорю так только потому, что хочу заполучить сокровище для себя одного и планирую пробраться туда сам, тогда, сдается мне, вы невнимательно слушали рассказ о том, что случилось с Аминтой и его семьей. Сокровище совершенно бесполезно для одного человека и — не обижайтесь — единственным человеком, которому я доверял достаточно, чтобы попытаться завладеть сокровищем, был Агенобарб, — я чуть не сказал «Луций Домиций», но вовремя вспомнил, что называл его семейным именем, — а он мертв. — Мне очень жаль, — повторил я, — но вот так вот обстоят дела.

134