— Секундочку, — окликнул меня Смикрон несколько смущенным голосом.
— Чего? — пробормотал я.
— Наша свобода, — сказал он. — Помнишь?
Я забыл, честно забыл — я не пытался надуть их или что там еще.
— А, да, точно, — сказал я. — Слушайте, может, подождете до завтра? У меня никаких сил не осталось.
Они переглянулись.
— Мы бы лучше получили ее сейчас, если не возражаешь, — сказали они.
Трудно их упрекать, конечно. В конце концов, я бы мог умереть во сне, и тогда бы они оказались в настоящей жопе. Так что я выполнил эту операцию, пробормотав все необходимые слова с налитыми свинцом веками, после чего пошел в дом, а они — в сараюшку. Нормальное положение вещей, если не считать того, что они были свободны и безгрешны, а все их проблемы остались, наконец, позади.
А я... я всего лишь убил семерых, видел, как убивают мою мать, хладнокровно разнес голову девушке, в которую когда-то был влюблен, случайно укокошил своего лучшего, своего единственного друга — я повалился на кровать, как мешок с углем, и заснул прежде, чем спина моя коснулась покрывала.
Как ни странно, мне приснился капитан зерновоза. Мне снилось, что я был им и командовал, как и положено капитану. Чем я там командовал, я не знаю; иногда это было судно, везущее нас с Луцием Домицием и золотыми слитками на миллион сестерциев с Сицилии; иногда мы оказывались на вершине того утеса с храмом в Африке и пытались загрузить большую партию трупов, которую мы обнаружили в крипте — сотни и тысячи их было, убитых нами в то или иное время людей — и мы ломали голову, как упаковать, перевезти и поднять на борт все эти тысячи и миллионы мертвых, окостеневших тел без повозок, кранов, перекладин и лебедок; я попросту не мог придумать, что с ними делать (в нашем распоряжении были только моток веревки, тяжеловесная мотыга и паланкин), и тут меня осенило: это же было очевидно! Я пошарил в сумке с припасами для путешествия Луция Домиция и выудил копию избранных работ Вергилия Марона, потому что в книге было все — подробные инструкции и все, что мы должны были знать о вспашке, бороновании и севе, перемещении тяжелых грузов, фрахте кораблей и транспортировке трупов. Кажется, потребовались столетия, чтобы найти нужное место, я все мотал и мотал свиток, пропускал нужное место и должен был возвращаться к началу — и когда, наконец, нашел искомый фрагмент, он оказался на непонятном языке, и я ничего не разобрал. Затем Аминта, Титир, Смикрон, наместник Сицилии и вся наша команда начали бормотать, и я знал, что мне нужно предложить что-нибудь побыстрее, иначе начнутся большие неприятности — они убьют меня и разделят мое тело между собой; поэтому я превратился в Сенеку и спросил его, что мне делать, но он только покачал головой и сказал, что это я император — мне и решать, и никто не в силах мне помочь. Все это время, разумеется, огонь подбирался все ближе и ближе; я слышал треск пламени и визг лошадей.
Поэтому я принял решение: мы воспользуемся идеей раскладного корабля — хотя и знал, что она, скорее всего, не сработает; но она сработала — по крайней мере, он пошел ко дну, как камень, но все поплыли к берегу и пожалуйста вам: стоим на берегу Схерии одинокие и голые; но мы были свободны и безгрешны, а все наши проблемы... и тут я проснулся.
Первым делом я наведался в сарайчик. Я вовсе не ожидал найти их там, поскольку они теперь были свободными людьми и могли идти, куда захотят (я тоже был свободен когда-то и обошел весь мир, но не нашел ничего хорошего). Тем не менее там они и обнаружились — сидели за столом с перевязанными руками, смирные и тихие.
Я против воли ухмыльнулся.
— Все в порядке, — сказал я. — Вы по-прежнему свободны, это был не сон.
Мы поболтали. В результате выяснилось, что они были бы рады остаться здесь и работать на меня как и раньше, потому что идти им было некуда. Взамен они получали стол и ночлег, плюс небольшую плату — сошлись на нескольких драхмах в год, которые я так и так им платил, будучи довольно щедрым в смысле их пекулия (греческого перевода у этого слова нет, потому что греки обычно не платят своим рабам — это римский обычай; должно быть, годы странствий в компании римлянина размягчили мое сердце). Честно говоря, я не видел никакой разницы в том, что они теперь стали свободными людьми, но для них, судя по всему, это значило очень много.
Было совершенно ясно — после того, что с ними учинили люди наместника, в ближайшее время работать они не смогут, так что я сказал им расслабиться и оставил их наедине с их проблемами. Я, однако, оказывался загнан в угол, потому что вся работа ложилась на мои плечи. В некотором смысле мне повезло. Между заходом Плеяд и восходом Арктура дел не так уж и много.
Нужно провести позднюю вспашку, конечно, подрезать лозы, хотя это можно было отложить и на потом. Помимо этого оставались обычные ежедневные труды: дойка коз и овец, ремонт и углубление канав, постройка новой повозки вместо той, которую я спустил с утеса — все эти скучные проблемы, которые должны быть улажены, хотите вы того или нет. Я должен был справиться, если не возражал начинать рано и заканчивать поздно. В некотором смысле комическая ситуация: следующий месяц или около того мне придется пахать, как волу, чтобы обеспечить двум бывшим рабам возможность наслаждаться бездельем, как будто они были римлянами. Но таково земледелие. Есть такая прекрасная идея, будто можно покидать еду в землю и вернуться, когда она перестанет расти, но, к сожалению, эта идея почему-то не работает. В общем, убедившись, что у меня по-прежнему есть какое-никакое хозяйство, я отправился в амбар и убрал подальше мотыгу; после этого надо было добраться до города, чтобы приобрести пару мулов, а также гвозди и ободья для новой телеги. Лошади у меня больше не было, так что пришлось идти.