Песенка для Нерона - Страница 34

Тут он опять на меня посмотрел, и я пожалел, что сказал это. Однако, как я уже говорил, я был в настроении хорошо подраться. Я хотел, чтобы он разозлился. Но он не принял игру, а только улегся обратно на пол и уставился в потолок. Я вздохнул.

— Все нормально. Извини, я не это имел в виду. И да, в некотором смысле я тебя понимаю, потому что у тебя было все, а теперь ничего, а у меня никогда ничего и не было, так о чем мне убиваться? Должно быть, тяжело тебе пришлось.

Он покачал головой.

— Это как раз неважно. О, ты не поверишь, но это правда. За последние десять лет случались дни, когда я просыпался утром и не мог вспомнить, каково это — жить в Золотом Дворце и ни разу не надевать одну и ту же обувь дважды. Это казалось таким, блин, смешным — все эти деньги и усилия, я никогда их не замечал в общем-то. Просто удивительно, как мало я об этом сожалел. Так что да, я знаю, что если бы я был собой, а не кем-то другим — каким-нибудь персонажем в афере или вообще никем, когда мы в бегах и держим голову пониже — если бы я был собой и зарабатывал игрой и пением, пуская шляпу по кругу или стоя на телеге у постоялого двора, то был бы так счастлив, что не желал ничего иного. Но вместо этого... — он пожал плечами. — Слишком поздно теперь, — сказал он и вдруг ухмыльнулся. — Знаешь, как я будто бы сказал? Мои знаменитые последние слова, которые я произнес, прежде чем зарезаться? «Какой артист умирает!». Вообще-то неплохо сказано; стыдно даже, что моих талантов и на такое не хватило. Вот я сижу тут и готовлюсь умереть, а это даже не мои слова, чьи-то еще, это цитата. Вот это и есть ужасная правда. Я даже не так хорош, как на меня клевещут.

— Но и не так плох, — сказал я мягко. — Уж я-то знаю. Ты немножечко идиот, Луций Домиций, и порой совершаешь совершенно дурацкие поступки, а иногда ведешь себя, как старая баба, но в целом ты нормальный мужик. Просто подумал, тебе будет приятно это знать, — закончил я неловко.

Он заржал.

— Чудесно, — сказал он. — Не способен собственную жопу двумя руками нашарить, но в целом нормальный мужик. Прекрасная эпитафия. Ты даже не представляешь, как мне приятно это слышать.

Он определенно вознамерился быть несчастным, с чем я его и оставил, вернувшись к расхаживанию. На сей раз толку от этого оказалось не больше, чем в прошлый. Кроме того, я страшно хотел есть, поскольку с самого постоялого двора у нас ни крошку во рту не было.

— Это нехорошо, — сказал я. — Мы, конечно, скоро умрем. Но это не значит, что нас не надо кормить.

— О, они нас накормят, не волнуйся. Вопрос только — чем?

Тут открылась дверь и низенький, квадратный сержант, совершенно лишенный шеи, объявил, что пора нам предстать перед магистратом. Пустяки, подумал я. И тут у меня возникла идея. Не самая лучшая из моих идей, но все лучше, чем вообще никакой.

— Веди, раз так, — сказал я сержанту.

Он ухмыльнулся. Он видел, что у меня что-то на уме. Я видел, как у него в голове закрутились шестеренки.

— Да нет, — сказал он. — Только после вас.

Поэтому я пропустил вперед Луция Домиция и вышел сам, а когда сержант двинулся следом, пяткой пнул дверь так сильно, как только мог. Какое-то мгновение мне казалось, что пинок получился недостаточно сильный и не в то время, однако поворачиваясь, услышал прекрасный в своей мелодичности хруст, как от большого яблока, упавшего на землю. Все было отлично — я попал этому козлу прямо по носу, и от удара он полетел на спину.

— Ну, нечего тут стоять, — прошипел я Луцию Домицию, захлопывая дверь и задвигая засов. — Бежим.

— Ладно, — сказал он. — А куда?

— Откуда я знаю, твою мать?

— Ох, ради всего... — он скорчил такую рожу, будто я выкинул нечто крайне неуместное на дипломатическом приеме, потом развернулся кругом и побежал по коридору — в направлении, противоположном тому, которые выбрал бы я сам. Но, в общем, тут было что в лоб, что по лбу, поскольку я не имел ни малейшего понятия, куда ведет коридор. Сержант уже поднялся на ноги, поскольку я слышал, как он лупит по двери кулаком и зовет на помощь. Очень скоро коридор заполнят солдаты, причем каждый из них будет крайне зол на нас за такое обращение с их приятелем. Появятся они слева или справа, еще предстояло узнать.

— Мог бы предупредить, — заорал Луций Домиций через плечо, но я слишком запыхался, чтобы объяснять, что мысль пришла мне в голову внезапно, так что я только пропыхтел:

— Не до того.

Как я и опасался, мы выбежали прямо на солдата. К счастью, мы именно что выбежали на него, точнее, выбежал Луций Домиций, который был здоровенный малый, а солдат — маленький, хотя и весьма жилистый. При лобовом столкновении, однако, побеждает масса. Солдат полетел на землю, а Луций Домиций свалился на него сверху. Мне едва удалось их перепрыгнуть и остановиться, упершись руками в стену. Что-то покатилось мне под ноги, и я увидел, что это солдатский шлем — ленивый засранец не потрудился застегнуть ремешок. Это было к лучшему, поскольку означало, что я не ушибу пальцы, пнув его в голову.

Пнул я его от души.

— За каким хреном ты это сделал? — крикнул Луций Домиций.

— Бери его плащ, — сказал я, догоняя шлем. Он был не совсем по размеру, но в целом пришелся впору. — Что у него под плащом, нагрудник?

— Кольчуга, — ответил Луций Домиций. — Как ее снимают? Не вижу никаких застежек.

— Наверное, можно стянуть через голову, — ответил я. — Мне-то откуда знать? Не я пятнадцать лет. был главнокомандующим римской армии.

Оказалось, что процесс немного напоминал свежевание зайца.

— У нас на это нет времени, — пробурчал Луций Домиций, возясь с солдатом. — Зачем вообще тебе понадобилась эта хрень? Она никак тебе не поможет, когда тебя привяжут к кресту.