Песенка для Нерона - Страница 32

Естественно, первым делом они принялись ржать. Отсмеявшись, они скрутили нас и поволокли прочь, при этом я все еще орал от боли, а Луций Домиций обзывал меня всякими словами, которым научился явно не от Сенеки. В общем, попали мы в переплет.

(Вы, наверное, держите в уме, что я слегка философ, и думаете, будто я встретил этот неблагоприятный поворот спокойно и с достоинством. Жаль разочаровывать все, но это не так. Во-первых, не настолько я философ. Во-вторых, трудно сохранять достоинство и спокойствие, когда три солдата волокут тебя за щиколотки, а ты тем временем цепляешься за все косяки. Попробуйте сами и поймете, что я имею в виду).

В общем, в конце концов мы оказались в каталажке жалкого сицилийского городишки, и на сей раз, верите вы или нет, я был уверен, что мы встряли крепко. Средний римский солдат, может быть, и не гений; на самом деле, такая задача, как поглощение тарелки бобов, требует от него полной концентрации внимания, если он не хочет, чтобы примерно половина порции попала в нос; однако можно было поспорить, что рано или поздно они приглядятся к нам и подумают: крупный италиец с толстой шеей, маленький тощий грек с лицом, как у хорька — и тут до них дойдет, что они только что заслужили повышение. После этого мы предстанем перед магистратом, и совершенно неважно, узнают Луция Домиция или нет — мы натворили столько, что хватит приговорить к смерти целый легион.

Говорю это, как человек, уже узнавший на себе, каково висеть на кресте, когда сержант помахивает здоровенной дубиной у твоих ног, и открыто признаю, что весело мне не было.

— Это все ты виноват, — сказал я Луцию Домицию. — Ты должен был сказать мне, что пытаться спереть нагрудник из бани было совершенно идиотской идеей.

Он посмотрел на меня, покачал головой и улегся на пол.

— Нет, правда, — сказал я. — Я рассчитывал, что ты это сделаешь. Да, я знаю, что иногда я слишком увлекаюсь собственными замыслами, но тут-то ты и должен меня одергивать: не будь, блин, таким психом, Гален, это ужасная идея. А ты ничего такого не сделал. В итоге мы угодили в переделку.

— Проваливай в пекло, — сказал он.

— Ну да, конечно, — ответил я. — Из-за тебя именно туда я и отправлюсь, спасибо тебе огромное, — я расхаживал туда-сюда, но легче мне не становилось, да и камера была слишком мала для нормального расхаживания. — Луций Домиций, — сказал я. — ты когда-нибудь думал об этом?

— О чем?

— Ну, ты знаешь, — сказал я. — Что с нами происходит, когда мы умираем. Ну, ты как считаешь?

Он зевнул.

— Не сказать, чтобы я об этом думал.

Это меня слегка огорошило.

— Серьезно? — сказал я. — Странно, потому что я вроде бы помню, что в старые времена ты был верховным жрецом и распоряжался религиозными делами всей империи. Сдается мне, ты выполнял работу спустя рукава.

— Верно.

Мне это не понравилось. Мне надо было о чем-нибудь хорошенько поспорить.

— Черт побери, — сказал я. — Прекрасно сказано. Да если кто и должен разбираться в религии, так это ты. Ради всего святого, твой дядя — бог. Если уж на то пошло, половина твоей поганой семейки — боги, — я немного подумал. — Вот что, — сказал я. — Как ты думаешь, когда мы прибудем на другую сторону, они нас по-хорошему встретят?

— Сомневаюсь, — сказал он. — Все мои родственники меня ненавидели. Даже те из них, которых я не казнил, — он вздохнул. — Мой дядя, должно быть, уверен, что это я его убил; и даже если он так не думает, то вряд ли его сильно обрадовало то, что я сделал с его женой. Которая, — добавил он, — была заодно его племянницей. Поэтому я не думаю, что в его случае мы можем рассчитывать на теплый прием. Так, кто остается? Ну, скажем, мой прапрапрадедушка Август — он очень симпатизировал моему деду, так что тут есть какая-то надежда. С другой стороны, он всегда был чертовски строг, как я слышал. Если он знает, что я принародно играл на лире, мы угодим в Тартар быстрее, чем ты успеешь произнести «нож». Остается только его дядя Юлий, а он и в лучшие свои времена был полным ублюдком, — он опять зевнул. — На твоем месте я бы сразу по прибытии притворился, что мы не знакомы. Скорее всего, это сильно упростит твое положение.

— Спасибо большое, — сказал я. Немного помолчал. — То есть ты и в самом деле в это веришь, значит?

Он рассмеялся.

— Нет, конечно, нет, — сказал он. — Мой двоюродный дед Клавдий не может быть богом: каждый раз, когда он собирался посрать, ему требовались два лакея и хирург. Кроме того, не думаю, что он вообще верил в богов. Насколько мне известно, это чистая политика.

— Заткнись, чтоб тебя, — заорал я и сплюнул в складку своей туники, чтобы отогнать порчу. — И в хорошие-то времена говорить такое чертовски глупо, а уж в нашем положении...

Я не верил своим ушам. Нечего больше сказать, что ли? А что если Юпитер или еще кто-нибудь услышит?

— Успокойся, — вздохнул он. — Одно можно сказать точно: так это или нет, я узнаю очень скоро. Так какой смысл строить догадки?

Он начал действовать мне на нервы.

— Вообще-то очень большой смысл, — сказал я. — Например, я знаю кучу народа, которые думают, что если ты раскаешься перед богами в своих злодеяниях, то отправишься прямиком на Елисейские поля точно так же, как если бы прожил жизнь праведно. И если это хоть чуточку правда, то может быть важно.

Он покачал головой.

— Не думаю. Это же бессмыслица. Выходит, что можно быть совершенным говном семнадцать лет, как... ну, как мой двоюродный прапрапрадед Тиберий, например, но если ты успел извиниться, прежде чем подвернул боты, то ты свободен и безгрешен, как голубь. Это был бы полный хаос.

Меня все время мучила какая-то неправильность, и тут я догадался, что это было.